Персональный сайт Гліба Сітька

	Четвер, 25.04.2024, 07:01
	Стихия тихая стиха

Головна \| Реєстрація \| Вхід	Вітаю Вас Гість \| RSS

Меню сайту

Категорії розділу

Новости [1]

новости

Статистика

Онлайн всього: 1

Гостей: 1

Користувачів: 0

Частина друга

Итак, мы видим, что российское государство, как и Жечь Посполитая, не хотело (или не могло) выполнять свою основную и естественную функцию — защищать подвластный ему народ. Мало того, между властью и основной частью населения фактически не существовало обратной связи. Что оставалось обездоленным крестьянам? Терпеть? Любому терпению есть предел, а безнаказанной алчности и жестокости — нет. Однако было ли их положение действительно безвыходным? Не думаю, просто из него не было выхода в рамках существующего законодательства. Выход всегда есть: взять саблю и мушкет, или топор и вилы, или, на худой конец, просто трут с огнивом и наказать зарвавшегося негодяя по мере сил и накопившейся злости. И это действовало: сам факт существования Кармелюка не одного кровопийцу заставил задуматься, забрать ли у бедной вдовы последнюю корову.
Однако у государства есть полиция и армия, что могут им противопоставить мирные поселяне? И тогда народ создаёт собственные вооружённые отряды. В XVI-XVII веках это были запорожцы, в XVIII, когда Екатерина выслала их на Кубань — гайдамаки и опрышки. Логично было предположить, что и в XIX свято место не останется вакантным.
Ролле, кстати, и сам называет среди идейных предшественников атамана гайдамаков. А последние, как бы ни относился к ним пан доктор (а как, спрашивается, он мог к ним относиться?), были, несомненно, повстанцами, а не просто бандитами: прежде, чем устроить Уманскую резню, гайдамаки (в основном — вчерашние крестьяне, вооружённые кто чем и не имеющие боевого опыта) разбили охраняющий город польский гарнизон. Как бы мы ни возмущались избиением сарацин и евреев, устроенным крестоносцами в Иерусалиме, мы не называем европейских рыцарей бандитами, разве что фигурально.
Но наш польский исследователь предпочитает рассуждать по принципу: «А нас за що?» Так во время 2-й мировой Люфтваффе ничтоже сумняшеся сравняла с землёй Белград, Житомир, Варшаву и другие мирные города, что не помешало немецкому командованию искренне возмущаться, когда самолёты союзников платили им той же монетой. Да, разбомбив Дрезден англичане и американцы перегнули палку, но не будем забывать: Гитлер начал первый, а значит — основная вина лежит на нём. И за Дрезден тоже. Можно восхищаться подвигом Марата Казея, пустившего под откос немецкий эшелон, а можно сочувствовать обваренному кипятком машинисту Гансу. Вопрос в том, на чьей вы стороне?
Даже смешно становится, когда польский исследователь в процессе повествования сам себе задаёт вопросы, так и повисающие в воздухе: «Удивительное, право, явление! На глазах властей, в крае, где не было недостатка в войске и где повсюду жила щеголявшая оружием шляхта — один человек объявляет войну обществу и действует безнаказанно». «Удивляться следует одному: как его не расстреляли и не повесели, ибо, хотя смертная казнь в России отменена, но существуют военно-полевые суды, которые правительство в чрезвычайных случаях учреждает не только по политическим преступлениям, но и по уголовным». «Непонятно, право, как один человек, не имеющий ничего, кроме разбойничьей отваги, мог производить такое впечатление на общество... И однакож, не смотря на всеобщую к нему ненависть, бушевал он по-старому и главное - в эту пору он стал героем минуты. Он был предметом вечерних бесед и в шляхетской гостинной, и в крестьянской хате, и в «подсенье» корчмы, имя его было на устах у всех». «Он (Кармелюк) скрывался на продолжении трёх лет вышеозначенных местах, хотя они были почти на осадном положении... Словом, всматриваясь в судебные акты того периода, видишь какую-то ненормальность в положении крестьян. Молча, покорно они дают себя обкрадывать, мучить, вязать, благодаря своей темноте и вере в сверхъестественное могущество Кармелюка».
Неудивительно, что у автора нет убедительных ответов. С таким же успехом можно мотивировать «разбойничьей отвагой» поступок Матросова или Гастелло. Ибо вышеперечисленным явлениям не может быть объяснения в рамках заявленной автором концепции: «Разбойник и ничего больше». Единственный же правдоподобный ответ таков: Кармелюк мог скрываться от «правосудия» только благодаря своей популярности у простого народа, дававшего ему приют, помогавшего его людям продуктами, информацией и проч. Поэтому даже ограбленные богатеи не всегда решались донести на атамана, опасаясь обструкции со стороны односельчан. Ролле и сам отмечает: «Пригнетённое крестьянство стало собираться вокруг разбойника, давая ему пристанище, указывая, где с выгодой можно произвести грабёж», «Народ поклоняется ему и подчиняется ему».
А популярность эта, в свою очередь, свидетельствует о том, что: 1) Кармелюк действительно не грабил бедных людей; 2) Кармелюк действительно делился с ними добычей; 3) Кармелюк действительно защищал крепостное крестьянство от своеволия шляхты, властей и ростовщиков; 4) фраза из песни «Та нікого не убив я\ Бо й сам душу маю» имеет под собой некоторое реальное основание. По крайней мере, атаман старался не проливать крови без крайней необходимости.
Подтверждением последнему тезису, во-первых — то, что Устима так и «не расстреляли и не повесели»; доктор пропустил эту информацию, но завершающий приговор, исполнения которого «батька» не стал дожидаться, сбежав из литинской тюрьмы, гласил всё то же: клейма, 101 удар батогом и каторга. Во-вторых — популярность Кармелюка среди мелкой «загоновой» шляхты как при жизни (немало «бедных рыцарей» помогало "батьке” и сражалось на его стороне), так и долгие годы после смерти, хотя польские землевладельцы, что бы там ни говорили Кабачинская с Ролле, оставались главной мишенью атамана. Ходили даже упорные слухи о его благородном происхождении (что, впрочем, крайне маловероятно: Устим был 5-м ребёнком в семье и его матери, Олёне Васильевне, было на момент рождения сына 37 лет; обычно помещикам нравятся крестьянки помоложе). Вряд ли бы шляхта «поэтизировала в своих устных рассказах» того, кто убивал её направо и налево.
Не Кармелюк вынудил тысячи людей покинуть обсиженные места, а репрессии царского правительства, готового в бессильной паранойе хватать любого, заподозренного в симпатии к «разбойнику», не понимая, что тогда придётся посадить чуть не всю страну. Брали всех подряд: богатых и бедных, мужиков и шляхту, мужчин и женщин, несовершеннолетних детей и 80-летних старцев, брали украинцев, евреев и поляков. Арестовывали целые семьи, наказывали целые деревни. Литинский земский заседатель так и писал: "Объявить самочестным хозяевам, что как награда за поймание Кармелюка последует, так и за укрывательство не избегнут строгого по закону взыскания целым обществом (!)” Можно, конечно, сказать, мол, бесчинства атамана заставили власти прибегнуть к чрезвычайным мерам, но давайте вспомним, что именно действия (или бездействия) власти вынудили Устима к противоправным поступкам и повернули к нему симпатии простых людей. Круг замкнулся. Если вы мне всё ещё не верите, спросите себя: знай польский исследователь наверняка, что Устим грабил только господ, перестал бы он назвать его разбойником?
Сам масштаб событий говорит против сведения всего этого к банальной уголовщине. Криминальное преступление предполагает личную корысть, а значит — узко по определению, ибо упирается в примитивные потребности одного человека: жратва, алкоголь, секс, месть и мелкое тщеславие. Слава бандиту только мешает, ему хватает авторитета в среде таких же, как он. Устим же стал, фактически, вторым Стенькой Разиным, и не на пограничных неконтролируемых землях, а в почти центральной губернии, переполненной войсками, полицией, жандармами и чиновниками, причём без помощи казацкого войска. Да и шляхта была не так уж безобидна: почти все держали дома оружие, которым многие хорошо владели, без сабли и пистолей никто не отправлялся в дорогу. Богатые землевладельцы часто содержали небольшую гвардию «гайдуков» - польских наёмников или крестьянских сирот, воспитанных при дворе пана и преданных ему, как собаки.
Даже у воров есть своя специализация. Конокрады не лазят по карманам, карманники обычно не «бомбят» квартиры, мошенники не идут на «мокрые» дела, а грабитель банков без крайней нужды не полезет к старушке в сундук за пенсией. Зачем атаману обирать бедняков, если один налёт на графский маеток мог дать ему больше, чем простой селянин заработает за тысячу лет? Кстати, «ворами» в России обычно величали государственных преступников, уголовников называли «тати». Попытка моего оппонента изобразить Кармелюка неким доном Карлеоне крайне неубедительна. Если попытаться представить себе «крёстного отца» в России ХІХ века, то это скорее был бы купец 2-й гильдии или помещик средней руки, имеющий возможность потихоньку вкладывать стекающиеся отовсюду кровавые копейки в легальный бизнес, но не человек, постоянно находящийся в бегах.
«С марта 1813 началась разбойничья жизнь Карманюка. Именно разбойничья...» - почти дословно цитирует г-жа Кабачинская своего любимого автора, тем самым ставя карету впереди лошади, вывод — перед аргументацией. Сударыня, у серьёзного исследователя должно быть наоборот. «Разбойник, он был просто разбойник» повторяет пан Ролле, словно мантру, в течении всего текста, надеясь, очевидно, что этот гипноз компенсирует неубедительные мотивировки и почти полное отсутствие аргументации, не замечая, что постоянно сам себе противоречит. Г-жа Кабачинская для этой цели обильно использует современную уголовную лексику: «криминальный авторитет», «законопослушные граждане», «рэкет», «сдал хату» и т.д., внушая нам тем самым мысль, что всё уже доказано.
Однако вспомним фильм «Место встречи...». Сколько народу было в банде Чёрная Кошка? Человек 10, вместе со всеми посредниками — 15. И такая банда считается крупной, обычно же «на дело» собираются 3-5-ро, а после успешного завершения операции и дележа, как правило, все разбегаются и залегают на дно. Чем больше людей вовлечено в преступление, тем меньше добычи достанется каждому, тем больше вероятность, что в шайку проникнут ненадёжные личности или даже агенты полиции.
А тут наш польский исследователь пишет об аресте 250-ти непосредственных участников грабежей, о 500-ах посредниках, 1000-е свидетелей, о невообразимой (для «обычного разбойника») цифре — 20.000 человек было вовлечено в его деятельность. В те времена — население приличного губернского города. Впрочем, это для банды много, а для повстанческой армии, пусть и действующей разрозненно, так даже маловато будет. Видать, не до всех руки у жандармов доходили, что неудивительно: протоколы только по одному делу заняли 2.070 листов «большого формата, убористого письма».
5 человек сослано на каторгу, 180 — в солдаты или в Сибирь на пселение, 300 — подвергнуто телесным наказаниям, в том числе — женщины, «сёла опустели», «тюрьмы переполнены», это я самого Ролле цитирую! «Зато оставшиеся жители вздохнули свободно» - утешает нас исследователь. Видимо, дикий украинский народ сам себя грабил, как та унтер-офицерша. Проходит год, бежит Кармелюк из Сибири, и снова-здорово: «сёла опустели», «тюрьмы переполнены». Когда разбойники расплодиться успели, ведь вы уже всех сослали?
Это дело «простого разбойника» в криминальной подольской палате занимало 9375 листов? Это ради «простого разбойника» мобилизуется шляхта, поднимается армия, в крае фактически объявляется военное положение? Это отряды «простого разбойника» без поездов и телефонов распространяются по целой губернии, доходят до Бессарабии, Киевщины и Волыни? Это для поимки «простого разбойника» была специально создана Галузинецкая комиссия из летического и литинского земских судов, во главе с чиновником по особым поручениям из Петербурга, действительным тайным советником Визерским? Это из страха «простого разбойника», по словам самого Ролле, помещик Янчевский, задержавший Кармелюка и получивший за это, кажется, орден, после его побега потребовал воинскую команду и превратил свой дом в настоящую крепость, а окрестная гоноровая шляхта боялась ворота открыть после 10-ти вечера и почти перестала выезжать со двора? Это процесс над «простым разбойником» курирует цесаревич Константин, второй человек в империи, требуя ежедневных отчётов, так что дело заканчивается «необычайно быстро» — всего-то за 9 месяцев? Это за трусливое и противозаконное убийство из засады «простого разбойника» царь лично наградил шляхтича Рутковского золотым перстнем с изображением короны? Это труп «простого разбойника» возят по сёлам и тюрьмам, дабы все убедились — умер проклятый метельщик, умер! Никто за вас больше не заступится, не надейтесь — а затем закапывают без креста и отпевания, в чём обычно не отказывали ни государственным, ни уголовным преступникам? И неужели мы два века спустя сидим и обсуждаем «простого разбойника», каким он был, что им двигало и как его звали? Неувязочка, господа-панове!
Ради чего вершит свои тёмные дела разбойник? В основном — ради денег. Релле сам пишет, что убыток от деятельности Кармелюка составил несколько сот тысяч рублей. По тем временам сумма не просто гигантская — фантастическая! Для сравнения, тысяч за 10 можно было прикупить деревеньку вместе с землёй, скотом, домами и "людишками». Часть добра погибла в пламени пожаров, часть спишем на накладные расходы, но всё равно остаётся немало. И приличная часть причиталась Устиму, как атаману. Где же деньги?
Во время арестов у Кармелюка изымали по нескольку рублей, едва хватало на оплату его же кандалов. При обыске трупа нашли 9 целковых. Когда описали имущество жены Устима, Марии, для компенсации судебных издержек (не постеснялись обобрать одинокую женщину с 4-мя детьми на руках), то смогли выручить аж 12 карбованцев. Прогулять свою долю атаман не мог, он всё время прятался. Да не пропил бы он её, не проел и за сто лет: водка тогда стоила рубль — ведро, буханка хлеба — копейку-две. По некоторым свидетельствам, Устим отдавал предпочтение простой украинской кухне, и то когда выбирался из лесу, а так — сухари, походная каша да подножный корм. Одевался тоже без изысков, как мелкий шляхтич, зажиточный крестьянин или начинающий купчик. Причём в реестре вещей, найденных на убитом, говорится, что его тулуп, чемерка, шаровары и жилет «приношены».
Не сильно разбогатели на награбленном и сообщники атамана. У шляхтича Ветвицкого, заподозренного в связях с Кармелюком, описанное имущество оценили в сто рублей с копейками, у прочих же — и того меньше. Причём всё это, по-видимому, была их личная собственность, не ворованная: лошадь, корова, свинья, подушки, перины... После ограбления помещицы Поплинской суд присудил компенсировать её убытки (19.000 рублей) за счёт конфискации имущества евреев местечка Деражни, уличённых или заподозренных в связях с Кармелюком. Однако вырученных денег оказалось настолько мало, что после слёзного прошения этой «слабой беззащитной женщины» Сенат приказал взыскать недостающую сумму со всех членов общины. Почему же соратники Кармелюка не сдали, говоря вашей блатной терминологией, «общак», чтобы помочь своим родным и единоверцам, а заодно облегчить и собственную участь? Почему сам атаман не попытался спасти от разорения жену и детей? Ответа может быть два, выбирайте, какой вам больше нравится: или «разбойники» просто до усрачки любили деньги, или средства уже были потрачены на помощь неимущим и на борьбу с угнетателями.
Слова моих оппонентов, мол «все украденное шло на подкупы, плату за приют, за молчание, за харчи, за различные услуги» серьёзно воспринимать нельзя. Что же это получается, разбой ради разбоя, украл - выпил - в тюрьму? Не таков был Устим Якимович, остававшийся хозяйственным селянином даже в бегах и на каторге. Вот и Ролле признаёт, что Кармелюк был «мастер на все руки», за это его ценили и на каторге, сие качество помогло атаману заработать на жизнь по дороге с неё, не привлекая внимания полиции мелкими кражами. Нетипичное поведение для «непутёвого», «привычного к разбою» "деклассированного элемента”, г-жа Кабачинская, не находите? Накопить деньжат да свалить куда подальше было бы в его духе. Предлагал ведь Устим жене уехать в Бессарабию, судьям после 4-го ареста говорил о своём намерении уйти в Австрию (в смысле — в Закарпатье), а детям при последнем свидании намекал, мол, собирается «в далёкий край». Но ведь не свалил же.
Даже если предположить, что "батька” не раздавал награбленное бедным, как упорно утверждает в своих песнях и рассказах народ, а тратил всю добычу на деятельность боевых групп, разве так поступают разбойники? Так делают революционеры.
Итак, зададимся, наконец, вопросом: зачем ему было всё это нужно? Или вы думаете, Кармелюк удовольствие получал от батогов, шпицрутенов и клейма на лбу? Попробуйте хоть представить себе приближающееся к вашему лицу раскалённое железо! Для чего Устим три раза проходил тысячи километров без денег и документов, возвращаясь из Сибири на родную Подолию, где его знала каждая собака? Чтобы прятаться в сырых холодных лесах, батрачить по хуторам «за хлеб» и убегать от облав, зная наперёд, что рано или поздно опять поймают и запрут? Семья — он почти не мог с ней видиться, да и в его отсутствие их меньше притесняли. Подельники — или в Сибири, или затаились, перепуганные. Чтобы «грабить любезных ему подолян»? Очень смешно. Россия большая, можно было где-то отсидеться, а там — или вернуться к «разбою», или зажить обычной жизнью. Тем более, что по-русски атаман говорил «чисто» и был способен к любой работе, а документы можно и подделать. Или махнуть за кордон и концы в воду. Фотоаппаратов, ксероксов и факсов тогда не существовало, Интерпола — тоже, как и колючей проволоки вдоль границ, а приметам «батьки» (широкоплечий, волосы русые, в скобку, нос средний, усы и т.д.) отвечают миллионы. К тому же наш герой хорошо умел маскироваться, имел способности к языкам и обладал неплохими актёрскими данными.
То, что всё это было более, чем реально, подтверждает один характерный случай. В феврале 1830-го года, по дороге с каторги, Кармелюка, за отсутствие документов, арестовали в Нежине. Тогда Устим выдал себя за дезертира Павла Богданова. Военная комиссия поверила ему, приговорила к сотне палок (всего-то!) и отправила в Архангелогородский резервный полк, откуда он без труда убежал через месяц. Военные чиновники даже не обратили внимания на клейма на лице подсудимого! Атаман часто вешал судьям лапшу на уши, но этот его рассказ подтвердился, читайте материалы, г-жа Кабачинская.
Думаю, дело в том, что дома "батьку” ждал один, так и не изменивший ему сообщник — украинский народ. И одно незаконченное дело — отомстить за его кривды. Можно сказать, Устим был вечным партизаном необъявленной войны, которую вели против своих крестьян царь, польская шляхта и российское дворянство. Это была страшная война без правил, без переговоров, где пленными были все. И не Кармелюк её начал.
А как совершенно справедливо говорил Че Гевара, партизанская деятельность невозможна без поддержки местного населения. Партизан приходит к крестьянину и просит хлеба, ибо больше его взять неоткуда. Если не дают, порою приходится брать силой, иначе — умрёшь с голоду и не сможешь продолжить борьбу. Так делал Денис Давыдов, так делал Гарибальди, так делал Ковпак, так делали все. Однако, если народ в основной своей массе не сочувствует тебе, тебя, не смотря на любые угрозы, всё равно сдадут. Как сдали на Западной Украине советских подпольщиков после того, как немцы отрыли массовые захоронения расстрелянных НКВД.
Да, Устима порою сдавали свои, но сдавали из-за подкупа (шляхтич Ольшанский), запугивания властями (Елена Процкова) или просто по глупости (Параска Блажкунова). Никто не застрахован от человеческой подлости, даже Исуса предавали. Однако у нас нет ни одного свидетельства, будто бы Кармелюка ловили сами «крестьянские общины», без принуждения полиции и помещиков. Об этом говорит даже Ролле: после нападения атамана на Поплинскую мужики якобы ищут для начала облавы хоть какого завалящего шляхтича, чтобы было на кого свалить ответственность. И уж тем более этого не делали «головчинецкие крестьяне», иначе они рассказали бы об этом при даче показаний в суде. Вот и ваш любимый польский доктор пишет о первой поимке атамана: «Каким образом — молчат об этом акты: должно быть, тогда ещё легкомысленно относились к Кармелюку». О подробностях второго задержания также "молчит” и он, и архивные материалы; известно только, что было это где-то «в лесу». Сколько можно врать, г-жа Кабачинская!
Судебные протоколы однозначно свидетельствуют о поддержке Устима широкими крестьянскими массами. И не только в прямых высказываниях самих чиновников о том, как мужики не оказывают им содействия «ибо участвуя, по-видимому, со злодеями, дают им у себя пристанище», но и в самом описании событий.
Возьмём, к примеру, сцену поимки Устима и двух его товарищей 22 марта 1822-го года. Некий шляхтич Станиславский, служивший в комаровецкой экономии, решил выследить Кармелюка и с этой целью отправился в лес, как бы на охоту. Скорее всего, он действительно пошёл на охоту, а на повстанцев наткнулся случайно, ведь чтобы выйти в одиночку на поиски неизвестного количества вооружённых «бандитов» нужна поистине отчаянная смелость, граничащая с глупостью. В любом случае, ему встретились 3 человека, одетые по-крестьянски. Польский исследователь пишет, что они были вооружены пиками, однако в документах ясно сказано «дрючья», т.е. - колья или просто палки. Впоследствии при обыске у них было изъято 2 перочинных ножа. Очевидно, побратимы сами пошли на разведку, а оружия не взяли, дабы не вызывать подозрений. Заметьте, перед ними был человек, одетый и говоривший, как шляхтич, т.е. - потенциальный враг. При нём было ружьё, которое им бы не помешало, а в карманах вполне могли найтись деньги или ценные безделушки. Однако они мирно поболтали с незнакомцем, покурили и разошлись, не ожидая зла от того, кому не сделали худого. Видимо, не так уж «разбойники» были страшны и безжалостны, как нас пытаются убедить.
Вернувшись домой, эконом поднимает "дворовских людей” и крестьян на облаву. Дальнейшее звучит как анекдот: 35 взрослых мужчин, из которых 15 на лошадях, все с оружием, причём пятеро - с огнестрельным, целый день безуспешно гоняются за тремя пешими, фактически безоружными людьми, которые ещё над ними и посмеиваются! За всё это время была предпринята только одна серьёзная попытка взять подозреваемых: Матвей Фурман (его неукраинская фамилия скорее указывает на вольнонаёмного иностранца, чем на крестьянина) с группой всадников атаковал беглецов, однако один из последних (по-видимому, сам Кармелюк) так сильно ударил нападавшего палкой, что сломал ему ружьё, сильно травмировал руку и сшиб с лошади.
Преследователи отъехали и дали залп, но промахнулись. Одной лишь угрозы, что «разбойники» убьют всякого, кто приблизится, хватило, чтобы участники облавы держались на почтительном расстоянии, хотя их количество, за счёт новоприбывших мужиков из окрестных сёл, превысило 70. В рапорте даже описано, как Устим со товарищи гонял преследователей дрючьями по лесу (!). Лишь к вечеру, когда возглавлявшая облаву шляхта начала палить дробью из 10-ти ружей (ну, тут уж сложно промазать), израненные побратимы сдались. Целых 60 человек во главе с шляхтичем Ястржемским конвоируют закованного в кандалы «батьку» в Литин. Думаю, не ошибусь, если скажу, что кроме смелости «опрышков» и робости дворни сыграла свою роль и симпатия крестьян к атаману. Если бы Кармелюк действительно обирал их, угонял скот, насиловал жён и дочерей, как утверждает Кабачинская, думаю, они таки набрались бы храбрости, при соотношении-то сил 1 к 25!
Ещё более показательна сцена следующего задержания Устима в селе Кальной-Деражне, летом 1827-го. Ну, тот самый случай, кода он кричал крестьянам, чтобы не слушали помещиков и перестали быть скотом, несущим ярмо. Так вот, селяне тогда настолько «медленно спешили» на выручку к пану Янчевскому, что Кармелюк с товарищами чуть не уходил его совсем. На самом деле несколько «благонадёжных» мужиков, хоть и не сразу, но таки помогли барину вязать «разбойников»; не думаете же вы, в самом деле, что три шляхтича могли так запросто скрутить троих побратимов, тем более, если один из них — Устим, рвавший верёвки, как нитки и цепи — как верёвки!
Однако Янчевский, которому, наверное, это небольшое промедление в руках атамана показалось вечностью, пожаловался на своих подданных властям, и его жалоба не осталась без внимания: все крестьяне, «к поимки разбойников там же созванные и находившиеся» отведали по 25 плетей. Ещё 10 розг на каждого получили от самого помещика те, кто не смог задержать соучастников Устима — Василия Добровольского и Илька Сотничука. Пан Янчевский настолько не доверял своим людям, что потребовал из гарнизона 10 солдат с офицером для охраны задержанных, а до Летичева атамана конвоируют уже пол сотни служивых. Неудивительно: даже Ролле вынужден был написать о презрительном отношении шляхтича к своим крестьянам и его дурном с ними обращении - «батоги, батоги и ничего более». Странно, что к нему вообще кто-то пришёл на помощь!
Характерный случай описан в заявлении ограбленного 25-го ноября 1826-го года шляхтича Островского. Когда он просил о помощи соседей, то крестьянин Грицько Кот заявил: «я за чужое имение не хочу жизни терять», а эконом Иван Солоницкий, не смотря на распоряжение помещицы, отказался преследовать грабителей и делать обыски у местных крестьян, а лишь посмеивался, повторяя: «Ничего, что старого немного поскубли, ещё то будет Мочульскому и Левицкому» (местным шляхтичам).
Наверное, и сбегать от многочисленных облав помогала атаману не только прославленная хитрость, но и помощь простых людей, которых на эти «ловы» сгоняла шляхта. Сам Ролле признаёт: «Полиция постоянно получает заявления о воровствах, преследует воров по пятам, но по своей малочисленности должна звать на помощь мужиков, а они уже большей частью стоят на стороне воров и помогают им скрыться».
««Почему же вы их (то есть панов) не вяжете за то, что они вас притесняют?» Это - единственное зафиксированное в документальных источниках высказывание, которое можно воспринять как призыв бороться с помещиками» - повторяет г-жа Кабачинская вслед за своим альтер-эго. «Это потому, милок, что не вся земля в твой участок поместилась. Осталось маненечко окромя» - отвечу я словами горьковского героя Луки. Слава богу, не всё, что происходит в мире, находит отражение в судебных протоколах. Слава богу, большинство тех, с кем обращался Устим, не бежали докладывать о нём в полицию. Тем более, что Кармелюк не только призывал крестьян «вязать панов», но и показывал личный пример. Заметьте, «вязать», а не резать. Учитывая то, как обходились с ним самим, атаман был удивительно мягким человеком. Его хлопцы могли иногда «слететь с катушек», но появление «батьки» и, так сказать, младших офицеров всегда призывало их к порядку. Этому есть подтверждение в судебных протоколах, этот факт вынужден признать и доктор Ролле.
Да, у нас есть только одно прижизненное свидетельство, что Устим призывал к восстанию. А что вы хотели? Большинство крестьян, да и шляхты было в то время неграмотно (почти никто из тех, кто проходил по делу Кармелюка, не смог даже подписаться), так что распространять среди них листовки не имело смысла. Также у нас есть лишь одно письменное упоминание о том, что атаман помогал бедным: «После того расспрашивал г. Янчевский, где же вещи, что они награбили, и на сие Карманюк отвечал, что вещей нет, а имел 7 рублей серебром, да и те отдал какому-то повстреченному им бедному человеку». А кто бы тогда признался, что получал что-то от «преступника»? Это грозило, как минимум, конфискацией имущества и телесными наказаниями, в худшем же случае — ссылкой в солдаты или в Сибирь, по обвинению в скупке и хранении краденного.
Не менее сурово наказывалась и любая помощь «разбойникам». Еврея Грешко Арповича, к примеру, обвинили в том, что он наливал Кармелюку водку (Арпович был корчмарь), а некую Этю, жену Голфштейна Меера, в том, что шила соратнику Устима, Копчуку, рубашку. Обоих, правда, в конце концов отпустили, оставив «под подозрением», но к тому моменту они уже провели пару лет в «КПЗ». Многие респонденты, с чьих слов были записаны воспоминания о Кармелюке, говорили, мол, всю жизнь дед молчал, боялся, и лишь за пару лет до смерти открылся, как прятал у себя атамана или поесть ему носил. Одна жена Устима всё рассказала, но ей, извините, деваться некуда: женщине тогда куда легче было признаться в укрывательстве беглого каторжника, чем в том, что нагуляла ребёнка не от супруга. Кстати, к семье последний наведался не «аж в 1820-м», а гораздо раньше; живое подтверждение тому — 2-й их сын Иван, родившийся в мае 1815-го, т.е. зачатый как раз между первым бегством атамана из армии и поимкой. Марии не помогло даже то, что она с сыновьями опознала Кармелюка на очной ставке; царские сатрапы заключили на 4 недели под стражу и подвергли публичной порке мать троих детей! Вся её вина была в том, что не выдала полиции собственного законного мужа.

Частина третя

Вхід на сайт

Пошук

Календар

Архів записів

Друзі сайту

Безкоштовний хостинг uCoz