ПАСХАЛИЯ
– Киев, издательство «Wipol»,
1997, 52 с., библиотека журнала «Православие
и культура». Стихи Глеба Ситько, рисунки
Михаила Соловьёва, послесловие С. К.
Росовецкого. Книжек почти не осталось.
Посвящение: «Николаю Клюеву, великому
поэту Руси, посвящается…». Предисловие
автора:
Эта книга –
цикл духовных стихов, тематически
связанных с основными праздниками
православного церковного календаря.
Однако она не претендует ни на отражение
официальной церковной догмы, ни на
создание новой религиозно-философской
концепции. Автору хотелось бы, чтобы
его книгу рассматривали и судили
исключительно как поэтическую.
Послесловие
С. К. Росовецкого «Отпуст, или приидите
сюда снова»:
Всегда
полагал, что мало кто читает предисловия
и послесловия. В особенности – послесловия
к сборникам стихотворений. Если уж
одолел, стало быть, сумел и сам разобраться.
Тем не менее,
для читателя, доброжелательно уделившего
внимание и этим вот двум страничкам,
кое-какие соображения другого читателя
могут оказаться небесполезны. Почему
же?
Потому, что
второе печатное собрание стихотворений
Глеба Ситько – весьма своеобразное
явление современной русской поэзии
Украины. Его нельзя назвать первой
книгой поэта: четырьмя годами ранее
недавний выпускник-филолог участвовал
в коллективном сборнике, где принадлежащую
ему треть озаглавил как «Эгоцентрический
марш». Тексты, собранные под этим
ёрническим заглавием, привлекли внимание
реализацией заявленной в нём
нравственно-эстетической позиции,
нельзя сказать, чтобы уж совсем новой.
Чувствовалось, что тогдашняя лирическая
ипостась молодого поэта отразила некое
смятение перед лицом вдруг открывшихся
перспектив полной духовной свободы. И
разве не естественна была для юноши на
распутье постоянная смена интонаций и
творческих ориентиров, то лежащих на
поверхности, то почти скрытых от читателя?
Сдует заметить,
что эти особенности поэтического
дискурса исчезают во второй, уже
единоличной книге Глеба Ситько, в его
«Пасхалии». Художественный мир «Пасхалии»
отличается и достаточно строгой
внутренней организованностью, и
художественной целостностью. Однако
для того, чтобы проникнуть в него извне,
необходим определённый комплекс знаний
(до недавнего времени - специфических),
а главное, не обойтись без встречной
духовной работы читателя.
Сборник
построен как прихотливая «Четья-Минея»
(прихотливая не только потому, что
стихотворна, но также из-за не вполне
последовательного расположения
поэтических «чтений» на канве церковного
календаря), где содержание текста, - во
всяком случае, поверхностное –
определяется названным в его заглавии
христианским праздником. Кульминацией
чувств и мыслей (и, конечно, сопутствующего
им вихря эстетических коннотаций)
христианина, в душе своей переживающего
вечно длящуюся и ежегодно повторяющуюся
коллизию трагической победы Христа над
силами мрака, приходится на финальное
стихотворение сборника – вполне
православный, однако под сурдинку,
словно бы усталый («Полунощница»). И
это неслучайно. Ведь речь идёт и песня
поётся о пути лирического героя к Христу,
к полному духовному приятию христианского
мироощущения – и если этот путь не от
точки отсчёта, заданной «Эгоцентрическим
маршем», то как бы с полпути от неё. Как
Ахиллес, мгновенно перегнав черепаху,
в кривом зеркале софизма никак не может
её настичь, так и лирический герой
«Пасхалии», сделав свой главный духовный
выбор, одновременно стремится сохранить
и преимущества внутренней свободы, в
прежнем своём, времён первого собрания
стихотворений, её понимании. Однако
сфера реализации этих его устремлений,
во-первых, художническая, а во-вторых,
включает замечательную по своему
богатству и последовательности
поэтическую рецепцию разнообразной
христианской тропики, почёрпнутой из
Библии, Предания и литургических текстов.
Рецепция эта
не всегда оказывается благостной, или,
строгим научным языком, интегральной.
Читатель, наверное, и сам заметил строки,
которые заставили бы духовного цензора
начала века нервно нашаривать на столе
свой красный карандаш. Не обошёл бы его
взгляд и стихотворение «На Ивана Купала
(рожество Иоанна Крестителя)», в котором
христианская образность бестрепетно
переплетена с языческой, а Хуанхэ
перекликается с Нилом через белый
водораздел катренов. Однако не только
тот цензор, но и цензура та давно в
могиле. И слава Богу.
Реальное
препятствие на пути книги к уму и сердцу
читателя мог бы составить закрытый,
порой близкий к тайнописи её поэтический
язык. Однако и это – не преграда для
того, в ком «Пасхалия» уже успела вызвать
эмоциональный отклик.
